Привет! Меня зовут Аня И., я — капитан сверхновой, небольшого независимого медиа о будущем, об интернете и свободе, о технологиях и надежде.
Скорее всего, вы подписались на наши письма несколько лет назад, с конца 20-го до начала 22-го года. С тех пор прошло очень-очень много дней, и вы, очень может быть, уже и не помните, что это такая за сверхновая. Если вам не хочется больше получать наши письма — вы всегда можете отписаться от них внизу страницы; но я буду очень рада, если вы останетесь с нами — или, может быть, просто прочитаете это мое письмо до конца. Оставлю здесь важную ремарку: это письмо — мое личное высказывание, оно не отображает мнения бывших авторов, контрибьюторов и сотрудников редакции, даже тех, кто указан сейчас на сайте.
Мы не писали вам писем два года, с тех пор, как российское государство начало войну с Украиной и изменило наше будущее безвозвратно. Мы начали делить время наших жизней на “до” и “после”, и будущее, которое было возможно “до”, больше не существует. Все эти два года я думала о том, как говорить о будущем, как находить надежду, как говорить о цифровой войне, как говорить о России, каким тоном, какими словами — и как это делать так, чтобы не ставить наших авторов, да и, что уж тут, себя лично под угрозу преследований в моей возлюбленной стране.
Каждый раз в последние примерно полгода, когда я открывала этот файл с названием “первое письмо”, я сгибалась под простой и очень грустной мыслью о вине. Но не о той вине перед убитыми на войне, перед покинувшими дом, перед потерявшими близких — эта вина такого размера, что нам еще многие годы к ней не подойти (и это тоже разговор о будущем, но другой). Я же думала о другой, в каком-то смысле, профессиональной вине. Мне кажется, что медиа должны быть хорошим другом (не заменяющим настоящих и живых людей, но тоже существующим), именно такой мы делали сверхновую с нашей маленькой чудесной командой. И задумывая возвращение, я думала с горечью: какой же мы друг, если мы не были с вами рядом в это ужасное время? А мы действительно не были. Я не была. У меня есть только надежда, что вы примете меня, нас со сверхновой, теперь, не смотря на то, что мы были эти два года не очень-то хорошим другом.
Я, конечно, вообще сейчас не о том пишу. Этот текст я пишу на следующий день после того дня, когда в колонии “Полярный волк” за полярным кругом после долгих попыток был убит Алексей Навальный. Эту фразу очень сложно написать, примерно так же, наверное, как сложно было написать “Россия бомбит Киев”. Так же, как, я помню, сложно было сказать в эфире “Совет Федерации одобрил ввод российских войск в Крым”. Сложно написать — и понять: это действительно произошло, масштаб ужаса от прошлого и изменности будущего после этого события такой, что не охватить взором. Ну вот мы и не охватываем, только хватаем ртом воздух.
В большинстве — ох, господи, — некрологов Навального люди пишут о том, что он был нашей надеждой. И это правда так, при всех и циничных, и честных прогнозах. Кто-то думал или даже, может быть, мечтал о том, что когда-то наконец у нас будут честные выборы, и в бюллетене будет Навальный. Или вот, как в первой серии неслучившегося сериала “Завтра” (2018 г.), что-то такое произойдет, что Навального изберут, или он станет временным главой правительства, и его команда войдет в пустой Белый дом, и вот же он сам офигеет от этого, наверное. Были какие-то такие далекие и невозможные мечты — но даже при всем скепсисе мы иногда с любопытством думали, “а вдруг”, “когда-то”, даже те из нас, кому политически он не был симпатичен. Нужно же кого-то воображать — вот мы и воображали его. Годы и события, происходившие с ним, не забирали у нас эту надежду, а придавали Навальному политического веса, при этом, напомним, мучая физическое тело человека каждый день в последние годы — мало кто может представить боль и безумный физический стресс человека, в тело которого был помещен смертельный яд, а после это же самое тело было подвержено пребыванию в ужасе российской тюрьмы с полагающимися для главного оппозиционного политика страны ужесточенными обстоятельствами в виде непрекращающегося ШИЗО, колонии в Заполярье, отсутствии доступа к лечению, плохому питанию. Но при этом подбадривал он нас, а не мы его.
Сегодня в соцсетях расходился фрагмент из документалки, где Алексея Навального спрашивают, что бы он сказал людям на тот случай, если его убьют, и он говорит: “не сдавайтесь”. Сильные слова, особенно когда они доносятся с того света. При том эти слова очень общие, они действуют как моральная поддержка и объятие, но не являют собой инструкции — а когда ты в такой растерянности, как мы сегодня, инструкцию все-таки очень хочется.
Четкой инструкции у меня нет — но есть некоторая идея о том, как составлять ее для себя самостоятельно. Поэтому в этом письме и я в нескольких словах расскажу вам о том, как устроена надежда — и, спойлер, мы в сверхновой собираемся рассказывать вам об этом очень подробно и с разных сторон, потому что мы наконец возвращаемся.
Между оптимизмом и надеждой существует очень большая разница. Оптимизм — это общее ощущение того, что будущее скорее хорошо, чем плохо, что то, что мы желаем, скорее произойдет, чем нет. Оптимизма у нас в последние годы очень мало. А вот надежда — это знание о том, что достижение желаемого события, или желаемого будущего, возможно. И не потому, что все в теории может хорошо сложиться, и не статистический шанс на успех; надежда — это представление о том, какие шаги могут быть сделаны для того, чтобы дойти до точки желаемого будущего. Четкое такое представление, образы, превращенные в список необходимых действий. Интегральная часть такого мышления о надежде — это знание о том, что действия, выстраивающиеся в последовательность действий для достижения точки лучшего будущего, возможны. Что вы действительно можете это сделать, или что это может сделать кто-то другой, но по-настоящему может, и вы можете проследить исполнение действия, или повлиять на него так или иначе.
Когда я выяснила, что за понятием надежды стоит именно это, а не пустое, пусть и греющее, чувство, что “как-то все же все будет хорошо”, я поняла, что наконец могу вернуться к вам. Что сверхновая может вернуться, что теперь мне, как главреду, и нам, как изданию, есть, что сказать, что мы будем говорить о надежде. Мы мечтаем о лучшем будущем даже в самые темные времена. Более того, как мы знаем из исследований психологии надежды и смысла, в самые темные времена, наоборот, без этого невозможно — без видения, желания и любви не остается смысла бороться. Но чтобы превратить мечту в надежду, нам нужно обозначить координаты лучшего будущего и проложить к ним маршрут на звездной карте, сквозь пояса астероидов, хитрые магнитные орбиты и вражеские засады. Теперь нам придется делать это без Алексея Навального, и это очень горько. Это только капля в море горя тех, кто потерял не общественный вдохновляющий образ, а живого и любимого человека — и я стараюсь не говорить об этом горе, потому что его не охватят никакие слова.
Но мы все равно будет думать о будущем, всем мудакам назло — это то действие, которое мы можем сделать для того, чтобы когда-то в этом желаемом будущем оказаться. И сделать первый шаг — это понять, куда именно мы хотим двигаться, что это за координаты, куда же мы, собственно, летим?
Это видение цели обычно создается и озвучивается политиками, к слову, именно за этим мы выбираем президентов и представителей в парламенте (когда выбираем, говорят, такое бывает). Образ будущего — это политическое, и я радикально не согласна с таким будущем, которое предлагается (навязывается) нам сегодняшним российским государством. Оно не продумано, оно жестоко, оно безрассудно, оно однобоко, это плохое будущее.
Для того, чтобы понять, каким может быть другое будущее России, я делаю сверхновую. Это издание о будущем, о надеждах, технологиях и свободах, которые нужны нам в будущем, о том, как мы будем бороться за них.
Я знаю признаки лучшего будущего, я знаю тропы, которыми ходят наши мечты — господи, как же страшно это все произносить, но это правда! — и вместе с командой сверхновой, вместе с нашими авторами, контрибьюторами, читателями и союзниками я отправляюсь его искать. Для меня это означает не сдаваться. Начать этот поиск, обозначить нулевые координаты, нажать на газ — это мое первое действие, и я действительно могу сделать этот шаг.
Знаете, честно, я боюсь отправлять это письмо. Но я думаю о том, что он не боялся — и еще о том, что любовь сильнее страха, а я очень, очень люблю Россию.
Скоро мы вернемся к вам с публикациями в нашем телеграме, инстаграме и на сайте сверхновой, а пока я буду писать вам нежные письма редакции о том, как мы разрабатываем новую сверхновую. Как мы делаем сайт медиа так, чтобы он был храмом и какой кладем замковый камень, как мы думаем о дружелюбных, доступных, не абьюзивных интерфейсах, какие мы планируем тексты и рубрики, как мы будем строить наше сообщество (а у нас есть СОЮЗ, может быть, кто-то из вас помнит его или даже был там!) в условиях всеобщего страха. Как мы придумываем медиа, которое сможет думать о будущем, признавая, действительно признавая происходящее настоящее, а не иллюзию, которую создают наши внутренние системы самосохранения.
Я обещаю вам, что я буду стараться.
До встречи в следующих письмах,
всегда ваша,
Аня
сверхновая